Мертвые души. Н. В. Гоголь

«Мёртвые души» Н. В. Гоголя с иллюстрациями XIX века

Содержание

Том первый

К читателю от сочинителя

Кто бы ты ни был, мой читатель, на каком бы месте ни стоял, в каком бы звании ни находился, почтен ли ты высшим чином или человек простого сословия, но если тебя вразумил Бог грамоте и попалась уже тебе в руки моя книга, я прошу тебя помочь мне.

В книге, которая перед тобой, которую, вероятно, ты уже прочел в ее первом издании, изображен человек, взятый из нашего же государства. Ездит он по нашей Русской земле, встречается с людьми всяких сословий, от благородных до простых.

Чичиков у губернатора. Иллюстрация к поэме «Мертвые души» Гоголя

Взят он больше затем, чтобы показать недостатки и пороки русского человека, а не его достоинства и добродетели, и все люди, которые окружают его, взяты также затем, чтобы показать наши слабости и недостатки; лучшие люди и характеры будут в других частях. В книге этой многое описано неверно, не так, как есть и как действительно происходит в Русской земле, потому что я не мог узнать всего: мало жизни человека на то, чтобы узнать одному и сотую часть того, что делается в нашей земле. Притом от моей собственной оплошности, незрелости и поспешности произошло множество всяких ошибок и промахов, так что на всякой странице есть что поправить: я прошу тебя, читатель, поправить меня. Не пренебреги таким делом. Какого бы ни был ты сам высокого образования и жизни высокой, и какою бы ничтожною ни показалась в глазах твоих моя книга, и каким бы ни показалось тебе мелким делом ее исправлять и писать на нее замечания, — я прошу тебя это сделать. А ты, читатель невысокого образования и простого звания, не считай себя таким невежею, чтобы ты не мог меня чему-нибудь поучить. Всякий человек, кто жил и видел свет и встречался с людьми, заметил что-нибудь такое, чего другой не заметил, и узнал что-нибудь такое, чего другие не знают. А потому не лиши меня твоих замечаний: не может быть, чтобы ты не нашелся чего-нибудь сказать на какое-нибудь место во всей книге, если только внимательно прочтешь ее.

Как бы, например, хорошо было, если бы хотя один из тех, которые богаты опытом и познанием жизни и знают круг тех людей, которые мною описаны, сделал свои заметки сплошь на всю книгу, не пропуская ни одного листа ее, и принялся бы читать ее не иначе, как взявши в руки перо и положивши перед собою лист почтовой бумаги, и после прочтенья нескольких страниц припомнил бы себе всю жизнь свою и всех людей, с которыми встречался, и все происшествия, случившиеся перед его глазами, и все, что видел сам или что слышал от других подобного тому, что изображено в моей книге, или же противоположного тому, все бы это описал в таком точно виде, в каком оно предстало его памяти, и посылал бы ко мне всякий лист по мере того, как он испишется, покуда таким образом не прочтется им вся книга. Какую бы кровную он оказал мне услугу! О слоге или красоте выражений здесь нечего заботиться; дело в деле и в правде дела, а не в слоге. Нечего ему также передо мною чиниться, если бы захотелось меня попрекнуть, или побранить, или указать мне вред, какой я произвел наместо пользы необдуманным и неверным изображением чего бы то ни было. За все буду ему благодарен.

Хорошо бы также, если бы кто нашелся из сословия высшего, отдаленный всем и самой жизнью и образованием от того круга людей, который изображен в моей книге, но знающий зато жизнь того сословия, среди которого живет, и решился бы таким же самым образом прочесть сызнова мою книгу и мысленно припомнить себе всех людей сословия высшего, с которыми встречался на веку своем, и рассмотреть внимательно, нет ли какого сближения между этими сословиями и не повторяется ли иногда то же самое в круге высшем, что делается в низшем? и все, что ни придет ему на ум по этому поводу, то есть всякое происшествие высшего круга, служащее в подтверждение или в опровержение этого, описал бы, как оно случилось перед его глазами, не пропуская ни людей с их нравами, склонностями и привычками, ни бездушных вещей, их окружающих, от одежд до мебелей и стен домов, в которых живут они. Мне нужно знать это сословие, которое есть цвет народа. Я не могу выдать последних томов моего сочинения по тех пор, покуда сколько-нибудь не узнаю русскую жизнь со всех ее сторон, хотя в такой мере, в какой мне нужно ее знать для моего сочинения.

Гоголь сжигает второй том «Мёртвых душ». Художник Илья Репин

Недурно также, если бы кто-нибудь такой, кто наделен способностью воображать или живо представлять себе различные положения людей и преследовать их мысленно на разных поприщах, — словом, кто способен углубляться в мысль всякого читаемого им автора или развивать ее, проследил бы пристально всякое лицо, выведенное в моей книге, и сказал бы мне, как оно должно поступить в таких и таких случаях, что с ним, судя по началу, должно случиться далее, какие могут ему представиться обстоятельства новые и что было бы хорошо прибавить к тому, что уже мной описано; все это желал бы я принять в соображение к тому времени, когда воспоследует издание новое этой книги, в другом и лучшем виде.

Об одном прошу крепко того, кто захотел бы наделить меня своими замечаниями: не думать в это время, как он будет писать, что пишет он их для человека ему равного по образованию, который одинаковых с ним вкусов и мыслей и может уже многое смекнуть и сам без объяснения; но вместо того воображать себе, что перед ним стоит человек, несравненно его низший образованьем, ничему почти не учившийся. Лучше даже, если наместо меня он себе представит какого-нибудь деревенского дикаря, которого вся жизнь прошла в глуши, с которым нужно входить в подробнейшее объяснение всякого обстоятельства и быть просту в речах, как с ребенком, опасаясь ежеминутно, чтоб не употребить выражений свыше его понятия. Если это беспрерывно будет иметь в виду тот, кто станет делать замечания на мою книгу, то его замечания выйдут более значительны и любопытны, чем он думает сам, а мне принесут истинную пользу.

Итак, если бы случилось, что моя сердечная просьба была бы уважена моими читателями и нашлись бы из них действительно такие добрые души, которые захотели бы сделать все так, как я хочу, то вот каким образом они могут переслать свои замечания: сделавши сначала пакет на мое имя, завернуть его потом в другой пакет, или на имя ректора С.-Петербургского университета, его превосходительства Петра Александровича Плетнева, адресуя прямо в С.-Петербургский университет, или на имя профессора Московского университета, его высокородия Степана Петровича Шевырева, адресуя в Московский университет, смотря по тому, к кому какой город ближе.

А всех, как журналистов, так и вообще литераторов, благодаря искренно за все их прежние отзывы о моей книге, которые, несмотря на некоторую неумеренность и увлечения, свойственные человеку, принесли, однако ж, пользу большую как голове, так и душе моей, прошу не оставить и на этот раз меня своими замечаниями. Уверяю искренно, что все, что ни будет ими сказано на вразумленье или поученье мое, будет принято мною с благодарностью.

Источник

Мертвые души — Николай Гоголь

Том первый

Глава первая

В ворота гости­ницы губерн­ского города NN въе­хала довольно кра­си­вая рес­сор­ная неболь­шая бричка, в какой ездят холо­стяки: отстав­ные под­пол­ков­ники, штабс-капи­таны, поме­щики, име­ю­щие около сотни душ кре­стьян, — сло­вом, все те, кото­рых назы­вают гос­по­дами сред­ней руки. В бричке сидел гос­по­дин, не кра­са­вец, но и не дур­ной наруж­но­сти, ни слиш­ком толст, ни слиш­ком тонок; нельзя ска­зать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слиш­ком молод. Въезд его не про­из­вел в городе совер­шенно ника­кого шума и не был сопро­вож­ден ничем осо­бен­ным; только два рус­ские мужика, сто­яв­шие у две­рей кабака про­тив гости­ницы, сде­лали кое-какие заме­ча­ния, отно­сив­ши­еся, впро­чем, более к эки­пажу, чем к сидев­шему в нем. «Вишь ты, — ска­зал один дру­гому, — вон какое колесо! что ты дума­ешь, доедет то колесо, если б слу­чи­лось, в Москву или не доедет?» — «Доедет», — отве­чал дру­гой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» — «В Казань не доедет», — отве­чал дру­гой. Этим раз­го­вор и кон­чился Да еще, когда бричка подъ­е­хала к гости­нице, встре­тился моло­дой чело­век в белых кани­фа­со­вых пан­та­ло­нах, весьма узких и корот­ких, во фраке с поку­ше­ньями на моду, из-под кото­рого видна была манишка, застег­ну­тая туль­скою булав­кою с брон­зо­вым писто­ле­том. Моло­дой чело­век обо­ро­тился назад, посмот­рел эки­паж, при­дер­жал рукою кар­туз, чуть не сле­тев­ший от ветра, и пошел своей дорогой.

Когда эки­паж въе­хал на двор, гос­по­дин был встре­чен трак­тир­ным слу­гою, или поло­вым, как их назы­вают в рус­ских трак­ти­рах, живым и верт­ля­вым до такой сте­пени, что даже нельзя было рас­смот­реть, какое у него было лицо. Он выбе­жал про­ворно, с сал­фет­кой в руке, — весь длин­ный и в длин­ном деми­ко­тон­ном сюр­туке со спин­кою чуть не на самом затылке, встрях­нул воло­сами и повел про­ворно гос­по­дина вверх по всей дере­вян­ной гале­рее пока­зы­вать нис­по­слан­ный ему Богом покой. Покой был извест­ного рода, ибо гости­ница была тоже извест­ного рода, то есть именно такая, как бывают гости­ницы в губерн­ских горо­дах, где за два рубля в сутки про­ез­жа­ю­щие полу­чают покой­ную ком­нату с тара­ка­нами, выгля­ды­ва­ю­щими, как чер­но­слив, из всех углов, и две­рью в сосед­нее поме­ще­ние, все­гда застав­лен­ною комо­дом, где устро­и­ва­ется сосед, мол­ча­ли­вый и спо­кой­ный чело­век, но чрез­вы­чайно любо­пыт­ный, инте­ре­су­ю­щийся знать о всех подроб­но­стях про­ез­жа­ю­щего. Наруж­ный фасад гости­ницы отве­чал ее внут­рен­но­сти: она была очень длинна, в два этажа; ниж­ний не был выще­ка­ту­рен и оста­вался в темно-крас­ных кир­пи­чи­ках, еще более потем­нев­ших от лихих погод­ных пере­мен и гряз­но­ва­тых уже самих по себе; верх­ний был выкра­шен веч­ною жел­тою крас­кою; внизу были лавочки с хому­тами, верев­ками и баран­ками. В уголь­ной из этих лаво­чек, или, лучше, в окне, поме­щался сби­тен­щик с само­ва­ром из крас­ной меди и лицом так же крас­ным, как само­вар, так что издали можно бы поду­мать, что на окне сто­яло два само­вара, если б один само­вар не был с чер­ною как смоль бородою.

Пока при­ез­жий гос­по­дин осмат­ри­вал свою ком­нату, вне­сены были его пожитки: прежде всего чемо­дан из белой кожи, несколько пои­с­тас­кан­ный, пока­зы­вав­ший, что был не в пер­вый раз в дороге. Чемо­дан внесли кучер Сели­фан, низень­кий чело­век в тулуп­чике, и лакей Пет­рушка, малый лет трид­цати, в про­стор­ном подер­жан­ном сюр­туке, как видно с бар­ского плеча, малый немного суро­вый на взгляд, с очень круп­ными губами и носом. Вслед за чемо­да­ном вне­сен был неболь­шой лар­чик крас­ного дерева с штуч­ными выклад­ками из карель­ской березы, сапож­ные колодки и завер­ну­тая в синюю бумагу жаре­ная курица. Когда все это было вне­сено, кучер Сели­фан отпра­вился на конюшню возиться около лоша­дей, а лакей Пет­рушка стал устро­и­ваться в малень­кой перед­ней, очень тем­ной конурке, куда уже успел при­та­щить свою шинель и вме­сте с нею какой-то свой соб­ствен­ный запах, кото­рый был сооб­щен и при­не­сен­ному вслед за тем мешку с раз­ным лакей­ским туа­ле­том. В этой конурке он при­ла­дил к стене узень­кую трех­но­гую кро­вать, накрыв ее неболь­шим подо­бием тюфяка, уби­тым и плос­ким, как блин, и, может быть, так же замас­лив­шимся, как блин, кото­рый уда­лось ему вытре­бо­вать у хозя­ина гостиницы.

Пока­мест слуги управ­ля­лись и вози­лись, гос­по­дин отпра­вился в общую залу. Какие бывают эти общие залы — вся­кий про­ез­жа­ю­щий знает очень хорошо: те же стены, выкра­шен­ные мас­ля­ной крас­кой, потем­нев­шие вверху от тру­боч­ного дыма и залос­нен­ные снизу спи­нами раз­ных про­ез­жа­ю­щих, а еще более тузем­ными купе­че­скими, ибо купцы по тор­го­вым дням при­хо­дили сюда сам-шест и сам-сём испи­вать свою извест­ную пару чаю; тот же закоп­чен­ный пото­лок; та же коп­че­ная люстра со мно­же­ством вися­щих стек­лы­шек, кото­рые пры­гали и зве­нели вся­кий раз, когда поло­вой бегал по истер­тым кле­ен­кам, пома­хи­вая бойко под­но­сом, на кото­ром сидела такая же без­дна чай­ных чашек, как птиц на мор­ском берегу; те же кар­тины во всю стену, писан­ные мас­ля­ными крас­ками, — сло­вом, все то же, что и везде; только и раз­ницы, что на одной кар­тине изоб­ра­жена была нимфа с такими огром­ными гру­дями, какие чита­тель, верно, нико­гда не виды­вал. Подоб­ная игра при­роды, впро­чем, слу­ча­ется на раз­ных исто­ри­че­ских кар­ти­нах, неиз­вестно в какое время, откуда и кем при­ве­зен­ных к нам в Рос­сию, иной раз даже нашими вель­мо­жами, люби­те­лями искусств, наку­пив­шими их в Ита­лии по совету вез­ших их курье­ров. Гос­по­дин ски­нул с себя кар­туз и раз­мо­тал с шеи шер­стя­ную, радуж­ных цве­тов косынку, какую жена­тым при­го­тов­ляет сво­ими руками супруга, снаб­жая при­лич­ными настав­ле­ни­ями, как заку­ты­ваться, а холо­стым — навер­ное не могу ска­зать, кто делает, бог их знает, я нико­гда не носил таких косы­нок. Раз­мо­тавши косынку, гос­по­дин велел подать себе обед. Пока­мест ему пода­ва­лись раз­ные обыч­ные в трак­ти­рах блюда, как-то: щи с сло­е­ным пирож­ком, нарочно сбе­ре­га­е­мым для про­ез­жа­ю­щих в тече­ние несколь­ких неде­лей, мозги с горош­ком, сосиски с капу­стой, пулярка жаре­ная, огу­рец соле­ный и веч­ный сло­е­ный слад­кий пиро­жок, все­гда гото­вый к услу­гам; пока­мест ему все это пода­ва­лось и разо­гре­тое, и про­сто холод­ное, он заста­вил слугу, или поло­вого, рас­ска­зы­вать вся­кий вздор — о том, кто содер­жал прежде трак­тир и кто теперь, и много ли дает дохода, и боль­шой ли под­лец их хозяин; на что поло­вой, по обык­но­ве­нию, отве­чал: «О, боль­шой, сударь, мошен­ник». Как в про­све­щен­ной Европе, так и в про­све­щен­ной Рос­сии есть теперь весьма много почтен­ных людей, кото­рые без того не могут поку­шать в трак­тире, чтоб не пого­во­рить с слу­гою, а ино­гда даже забавно пошу­тить над ним. Впро­чем, при­ез­жий делал не всё пустые вопросы; он с чрез­вы­чай­ною точ­но­стию рас­спро­сил, кто в городе губер­на­тор, кто пред­се­да­тель палаты, кто про­ку­рор, — сло­вом, не про­пу­стил ни одного зна­чи­тель­ного чинов­ника; но еще с боль­шею точ­но­стию, если даже не с уча­стием, рас­спро­сил обо всех зна­чи­тель­ных поме­щи­ках: сколько кто имеет душ кре­стьян, как далеко живет от города, какого даже харак­тера и как часто при­ез­жает в город; рас­спро­сил вни­ма­тельно о состо­я­нии края: не было ли каких болез­ней в их губер­нии — поваль­ных горя­чек, убий­ствен­ных какие-либо лихо­ра­док, оспы и тому подоб­ного, и все так обсто­я­тельно и с такою точ­но­стию, кото­рая пока­зы­вала более, чем одно про­стое любо­пыт­ство. В при­е­мах своих гос­по­дин имел что-то солид­ное и высмар­ки­вался чрез­вы­чайно громко. Неиз­вестно, как он это делал, но только нос его зву­чал, как труба. Это, по-моему, совер­шенно невин­ное досто­ин­ство при­об­рело, однако ж, ему много ува­же­ния со сто­роны трак­тир­ного слуги, так что он вся­кий раз, когда слы­шал этот звук, встря­хи­вал воло­сами, выпрям­ли­вался почти­тель­нее и, нагнувши с вышины свою голову, спра­ши­вал: не нужно ли чего? После обеда гос­по­дин выку­шал чашку кофею и сел на диван, под­ло­живши себе за спину подушку, кото­рую в рус­ских трак­ти­рах вме­сто эла­сти­че­ской шер­сти наби­вают чем-то чрез­вы­чайно похо­жим на кир­пич и булыж­ник. Тут начал он зевать и при­ка­зал отве­сти себя в свой нумер, где, при­легши, заснул два часа. Отдох­нувши, он напи­сал на лос­кутке бумажки, по просьбе трак­тир­ного слуги, чин, имя и фами­лию для сооб­ще­ния куда сле­дует, в поли­цию. На бумажке поло­вой, спус­ка­ясь с лест­ницы, про­чи­тал по скла­дам сле­ду­ю­щее: «Кол­леж­ский совет­ник Павел Ива­но­вич Чичи­ков, поме­щик, по своим надоб­но­стям». Когда поло­вой все еще раз­би­рал по скла­дам записку, сам Павел Ива­но­вич Чичи­ков отпра­вился посмот­реть город, кото­рым был, как каза­лось, удо­вле­тво­рен, ибо нашел, что город никак не усту­пал дру­гим губерн­ским горо­дам: сильно била в глаза жел­тая краска на камен­ных домах и скромно тем­нела серая на дере­вян­ных. Домы были в один, два и пол­тора этажа, с веч­ным мезо­ни­ном, очень кра­си­вым, по мне­нию губерн­ских архи­тек­то­ров. Местами эти дома каза­лись зате­рян­ными среди широ­кой, как поле, улицы и нескон­ча­е­мых дере­вян­ных забо­ров; местами сби­ва­лись в кучу, и здесь было заметно более дви­же­ния народа и живо­сти. Попа­да­лись почти смы­тые дождем вывески с крен­де­лями и сапо­гами, кое-где с нари­со­ван­ными синими брю­ками и под­пи­сью какого-то Аршав­ского порт­ного; где мага­зин с кар­ту­зами, фураж­ками и над­пи­сью: «Ино­стра­нец Васи­лий Федо­ров»; где нари­со­ван был бильярд с двумя игро­ками во фра­ках, в какие оде­ва­ются у нас на теат­рах гости, вхо­дя­щие в послед­нем акте на сцену. Игроки были изоб­ра­жены с при­це­лив­ши­мися киями, несколько выво­ро­чен­ными назад руками и косыми ногами, только что сде­лав­шими на воз­духе антраша. Под всем этим было напи­сано: «И вот заве­де­ние». Кое-где про­сто на улице сто­яли столы с оре­хами, мылом и пря­ни­ками, похо­жими на мыло; где хар­чевня с нари­со­ван­ною тол­стою рыбою и воткну­тою в нее вил­кою. Чаще же всего заметно было потем­нев­ших дву­гла­вых госу­дар­ствен­ных орлов, кото­рые теперь уже заме­нены лако­ни­че­скою над­пи­сью: «Питей­ный дом». Мосто­вая везде была пло­хо­вата. Он загля­нул и в город­ской сад, кото­рый состоял из тонень­ких дерев, дурно при­няв­шихся, с под­пор­ками внизу, в виде тре­уголь­ни­ков, очень кра­сиво выкра­шен­ных зеле­ною мас­ля­ною крас­кою. Впро­чем, хотя эти деревца были не выше трост­ника, о них было ска­зано в газе­тах при опи­са­нии иллю­ми­на­ции, что «город наш укра­сился, бла­го­даря попе­че­нию граж­дан­ского пра­ви­теля, садом, состо­я­щим из тени­стых, широ­ко­вет­ви­стых дерев, даю­щих про­хладу в зной­ный день», и что при этом «было очень уми­ли­тельно гля­деть, как сердца граж­дан тре­пе­тали в избытке бла­го­дар­но­сти и стру­или потоки слез в знак при­зна­тель­но­сти к гос­по­дину гра­до­на­чаль­нику». Рас­спро­сивши подробно будоч­ника, куда можно пройти ближе, если пона­до­бится, к собору, к при­сут­ствен­ным местам, к губер­на­тору, он отпра­вился взгля­нуть на реку, про­те­кав­шую посре­дине города, доро­гою ото­рвал при­би­тую к столбу афишу, с тем чтобы, при­шедши домой, про­чи­тать ее хоро­шенько, посмот­рел при­стально на про­хо­див­шую по дере­вян­ному тро­туару даму недур­ной наруж­но­сти, за кото­рой сле­до­вал маль­чик в воен­ной ливрее, с узел­ком в руке, и, еще раз оки­нувши все гла­зами, как бы с тем, чтобы хорошо при­пом­нить поло­же­ние места, отпра­вился домой прямо в свой нумер, под­дер­жи­ва­е­мый слегка на лест­нице трак­тир­ным слу­гою. Наку­шав­шись чаю, он уселся перед сто­лом, велел подать себе свечу, вынул из кар­мана афишу, под­нес ее к свече и стал читать, при­щуря немного пра­вый глаз. Впро­чем, заме­ча­тель­ного немного было в афишке: дава­лась драма г. Коцебу, в кото­рой Ролла играл г. Поплёвин, Кору — девица Зяб­лова, про­чие лица были и того менее заме­ча­тельны; однако же он про­чел их всех, добрался даже до цены пар­тера и узнал, что афиша была напе­ча­тана в типо­гра­фии губерн­ского прав­ле­ния, потом пере­во­ро­тил на дру­гую сто­рону: узнать, нет ли и там чего-нибудь, но, не нашедши ничего, про­тер глаза, свер­нул опрятно и поло­жил в свой лар­чик, куда имел обык­но­ве­ние скла­ды­вать все, что ни попа­да­лось. День, кажется, был заклю­чен пор­цией холод­ной теля­тины, бутыл­кою кис­лых щей и креп­ким сном во всю насос­ную завертку, как выра­жа­ются в иных местах обшир­ного рус­ского государства.

Источник