Раненые сердца. Что ждет малышей, от которых отказались в роддоме
Любили тебя без особых причин
За то, что ты дочь,
За то, что ты сын,
За то, что малыш,
За то, что растешь,
За то, что на папу и маму похож.
И эта любовь до конца твоих дней
Останется тайной опорой твоей.
. Палата на минуту кажется пустой. Три маленькие девочки, которым нет и месяца, лежат тихо. Замечаю, что одна из них сосредоточенно куда всматривается. Она слышит голос взрослых, но чувствует, что обращаются не к ней, поэтому молчит. Рассматриваю веселое разноцветное белье, на котором лежат малыши, но от этого еще больше не по себе. Одна кроватка пуста, она как раз вызывает у меня самые приятные чувства. Пусть так и будет, пусть в больничных палатах не лежат дети, от которых отказались их самые родные и близкие люди — мамы.
Первые дни
— К нам везут младенцев из всех родильных домов Минска, — говорит главный врач 3-й городской детской клинической больницы Максим Очеретний. — Женщины, которые отказываются от своих детей в роддоме, представляют совершенно разные слои населения: студентки и учащиеся, женщины с высшим образованием и те, кто ведет маргинальный образ жизни. Недавно у нас был ребенок совсем молоденькой студентки, жила она в другом городе , а в Минске родила. Ее родители не знали о том, что она беременна, и, соответственно, даже не догадывались, что у них родился красивый и здоровый внук. Но это история с хорошим концом. Молодая мать через двадцать дней приехала к нам и написала отзыв отказа от мальчика.
Кстати, любая женщина, которая решила отказаться от своего ребенка, может забрать свое заявление назад, но времени на это немного — только до суда, на котором ее лишат родительских прав. Такие истории бывают, и, как признались сотрудники больницы, они очень укрепляют веру в людей.
Одинокая жизнь
Женщины после родов отказываются брать их на руки, предупреждают акушеров, чтобы им не приносили на кормление малыша. Почему? Если нет чувств к ребенку, не волнует судьба новорожденного, чего бояться? Но мне самой было страшно. Страшно увидеть глаза брошенных детей, их одиночество. Женщины обычно пишут отказ сразу в роддоме. Причиной указывают «тяжелое материальное положение» или «состояние здоровья младенца». В больницу привозили детей не только здоровых, но и с синдромом Дауна, и паллиативных малышей.
— Паллиативными считаются дети с неизлечимыми заболеваниями, которые приведут к смерти или пожизненной инвалидности, — объясняет главный врач больницы. — Но хотел бы подчеркнуть, что от больных детей отказываются не чаще, чем от здоровых.
Когда женщина пишет отказ, она должна указать, от кого отказывается. В смысле, написать фамилию малыша, дать имя. Сотрудники родильных домов уже сами регистрируют оставшихся малышей. И только потом везут в 3-ю детскую больницу. Юристы учреждения связываются с органами опеки и сообщают о поступлении такого малыша в клинику.
В среднем дети-«отказники» находятся в больнице примерно месяц. За это время решается их судьба. У малышей три варианта развития событий: детский дом, усыновление или опека.
— За прошлый 2019 год непосредственно из больницы были усыновлены четверо «отказников», — рассказывает юрисконсульт больницы Ирина Герасимова. — Двоих детей взяли под опеку, а восьмерых направили на государственное обеспечение в детский дом. После того как женщина написала отказ на свое чадо, она пишет заявление, где соглашается на его усыновление другими людьми. В органах опеки есть информация об усыновителях, у которых подготовлены все документы. Они направляют этих людей к нам. Будущие родители приезжают, знакомятся с ребенком, могут покормить его, переодеть, поменять памперс, покачать на руках. Обычно это подготовленные и очень чувствительные люди. Они к малышам относятся как к большой ценности. В самом лучшем случае дети, которых выбирают усыновители, через 20–22 дня уже едут домой.
Вот и сейчас одну из девочек в палате для отказников «нашли» родители. Я посмотрела на малышку. Она уже проснулась и начала кряхтеть. Педиатр сразу достала ее из кровати и начала качать на руках.
— А одежда для малышей откуда? — спросила я, удивившись, что все детки хорошо и чисто одеты.
Когда проходила мимо других палат, где лежат на лечении малыши с мамами, через стекло видела, с какой любовью переодевают те своих младенцев, как-то им говорят и смеются. Другие кормили или просто качали малышей на руках.
— Привозят детей из роддома в одежде, — объясняет педиатр-неонатолог Виктория Хотько. — Здесь на месте мы их переодеваем в одежду нашу. Нам много жертвуют волонтеры. Переодеваем малышей ежедневно обязательно или по мере загрязнения одежды. Кормят их каждые три часа медсестры, которые закреплены почти за каждым ребенком.
В палату заходит совсем молоденькая медсестра. Она работает всего два с половиной года. Сразу берет девочку, которой только две недели от роду, на руки. Малышка не плачет — тревожно прислушивается к разговору.
— Я всегда хотела работать с детьми, — рассказывает медсестра Галина Острейко. — Но осознать, что есть брошенные дети, тяжело. Помню, в первые дни своей работы я ухаживала за мальчиком. Он такой ладненький был, здоровый, но. Его никто не забрал. Мне лично пришлось везти его в детский дом. Это тяжело.
Девушка во время рассказа инстинктивно прижимает к себе девочку, которую держит на руках. Я начинаю смотреть в окно. Там голые деревья подняли свои ветви к небу, словно застыли в немом вопросе.
— Приходилось ли вам давать имена этим детям?
— Да, бывает и такое. Но не часто, — признается юрисконсульт Ирина Герасимова. — Обычно это случается, когда нам привозят малыша, от которого мать официально не отказалась в роддоме, но во время выписки просто исчезла. Нам приходится регистрировать таких деток самим и придумывать им имена. Таких матерей непросто найти, когда они в «бегах». Затягивается оформление детей от иностранных гражданок, которые отказались от малышей — здесь подготовка документов занимает больше времени. Но в этом году было аж два случая, когда женщины до суда о лишении родительских прав успевали передумать, писали заявление о расторжении отказа и забирали своих детей домой. Это явление редкое, но оно приносит много радости, потому что избавляет нас от неестественного долга — везти малышей в детский дом.
. Выйдя из больницы, я огляделась. Вокруг много детей: кого-то выписали, кто-то приехал лечиться. Но все с матерями, отцами, бабушками. Идут, крепко держат родных за руку, самые маленькие едут в красивых колясках. Они все под защитой, с сильной опорой в жизни. Но есть в этом большом здании палата, где лежат три здоровые девочки, оставленные в тревожном молчании и ожидании. Неужели их судьба — детский дом?
Источник
Где спит мое сердце: истории мам, которым пришлось отказаться от своих детей
Выбор иногда оказывается мучительно невозможным — каждый может оказаться в ситуации стоящего на парапете человека, раздираемого болью, отчаянием и дикой усталостью. Героиням нашего материала пришлось отказаться от собственного ребёнка. И самое мудрое, что мы можем сделать — не спешить осуждать. Хотя бы потому, что мы никогда не были на том берегу, с которого может и не быть выхода. Истории таких мам от первого лица.
Алла, 40 лет
Я до сих пор не смогла оправиться. Да, я все понимаю мозгами, но иногда ночами я просто смотрю в потолок и глотаю слезы. Я отказалась от своего сына сразу после его рождения, 15 лет назад. В тот момент я была счастливой мамой весёлой двухлетней девочки, мне очень нравилось в материнстве буквально всё. Запах, улыбка по утрам, ручки-ножки в складочках. Дочку я зацеловывала от макушки до пяточек. Когда я узнала о новой беременности — я летала от восторга. Вынашивала легко, покупала голубые ползунки и шапочки.
А потом в лоб нашему автомобилю прилетела фура с уснувшим дальнобойщиком. Я оказалась в недельной коме. Когда открыла глаза, мне рассказали, что меня ждёт. Муж погиб моментально на месте. У меня оказался поврежден позвоночник — с тех пор я перемещаюсь на инвалидной коляске, возможность ходить так и не удалось восстановить. Я боялась спросить — а что же с семимесячным малышом? Случилось непоправимое. Ребенок выжил — меня экстренно прокесарили, но его мозг умер вместе с мужем. Вместе с моими ногами, вместе с частью меня — той, что так любила жить.
Все, что мне тогда хотелось сделать — это закрыть глаза и никогда больше не открывать их.
Мой малыш, которого я так ждала, навсегда останется овощем, который не сможет ни самостоятельно есть, ни говорить, ни играть с сестрой. Все это казалось мне кошмарным сном.
Доктор, который зашел в палату, когда ко мне пришли моя мама и дочка, был немногословен. «Сейчас ты поедешь домой и будешь учиться воспитывать свою двухлетку. Удастся ли снова уметь ходить — большой вопрос, иллюзий не строй. Сломаешься — старшая останется без матери. Отца у неё уже нет. Сына не вытянешь — это невозможно. Считай, что он тоже умер. Это пустая оболочка, в которую ты просто будешь качать силы и время. У тебя нет — ни времени, ни сил». Дочка стиснула мою руку. Мама обняла меня. Я написала отказ.
Скорее всего, он был прав: вопрос стоял очень жестко. Или выживаем мы со старшей, или все вместе тонем. У сына не было ни одного рефлекса: он дышал через трубочку, питался через трубочку, он весь был окутан трубочками. Если бы я могла ходить и хотя бы ухаживать за собой — я могла бы забрать малыша домой. А так. я не могла навесить еще и такую обузу на свою уже немолодую и не слишком здоровую маму.
Я видела это крохотное бледное тельце в кровоподтеках от уколов. За стеклом, в белой комнате. А потом меня посадили в машину — и мы уехали. Нужно было жить дальше.
Мы выжили, я работаю бухгалтером, дочка поступила в институт. Мама почти ослепла, но держится, теперь я ухаживаю за ней, за моей совсем старенькой хрупкой мамочкой. Но иногда меня душат слезы. Где сейчас спит мое сердце? И чему тогда так больно внутри — и так пусто?
Оксана, 41 год
Мне было 16, когда я забеременела. Родителям сказать боялась, но долго же все равно не спрячешься. На шестом месяце вылез живот, строгий папа вызвал моего мальчика на серьезный разговор. Хотя никакого разговора не было: он просто сказал, чтобы тот больше никогда не приближался ко мне. Или мои родители посадят его за изнасилование несовершеннолетней. Он испугался — а кто бы не испугался? — и ушел. Мы оба хотели этого ребенка. Были готовы пожениться и жить в доме его бабушки недалеко от города.
А потом родители взялись за меня. То угрожали, то уговаривали. Мама плакала и пила валидол: в консультации, когда врач предложила рожать, сказала, что у нее и так уже трое детей и четвертый в виде внука ей не нужен. Мне говорили, что я еще успею родить, что мне нужно учиться. В середине 90-х действительно было очень тяжело — и я очень боялась, что моего любимого посадят. Я была напугана, опустошена.
Делать аборт было уже поздно, отправили на преждевременные роды. Купили справку о том, что у меня пиелонефрит. Тогда все можно было купить.
Вы знаете, что такое преждевременные роды, искусственно вызванные? Околоплодные воды откачиваются, в матку заливается химический раствор, чтобы плод умер. Все как по-настоящему, со схватками, с болью, со льдом на животе. Все вживую — кроме ребенка. Моя девочка оказалась настолько сильной, что родилась живой. На приличном сроке, но недоношенной. После всего этого вытравливания! Она кричала, когда родилась.
И я кричала под осуждающими взглядами акушерок: «Давай, не ори. Ноги раздвигала перед мужиком — не орала. Вот и сейчас не ори».
Ее унесли, мою живую тогда дочь — а я была растоптана, унижена, выпотрошена. Я действительно любила того мальчика. Действительно хотела ребенка. Да, я сама была ребенком в тот момент — и рядом не было никого, кто мог бы поддержать меня. Сказать, что у меня все получится.
Я чувствовала себя грязной — я отказалась от своей дочери и от своей любви. Сейчас я могла бы быть бабушкой. И я не знаю, что потом с ней случилось. Что делают в таких случаях с абортированным материалом, если он оказывается живым? Просто дают умереть? Выхаживают? Сейчас, будучи взрослой женщиной, я никогда не отдала бы своего ребенка. А тогда. мне просто хотелось домой. Я очень устала.
Следующие несколько лет мне реально «сорвало крышу». Я действительно «раздвигала ноги», иногда перед почти незнакомыми людьми. При этом поступила в университет, выучилась. Старшую дочь родила уже в 27. Потом ещё троих от разных пап. Так получилось. Сейчас, когда у меня четверо детей, я понимаю, что я искала тогда любовь. Звучит, наверное, смешно и пафосно. Но я искала того, кто будет любить меня — целиком, полностью. И никогда никому не позволит меня запугать и предать свое. Позволит не предать себя.
С мальчиком мы тогда расстались, конечно. Сейчас изредка встречаемся — у него тоже дети, трое. Я не знаю, как бы тогда все повернулось — может быть, нужно было стоять до конца, царапаться, сбежать. Родить и оставить. Может быть, все было бы хорошо. А может быть, и нет.
Я знаю только, что мне до сих пор больно. И что тому мальчику до сих пор больно.
Если моя почти взрослая дочь забеременеет, я буду с ней. Несмотря ни на что. Ее я точно не предам — и уж, во всяком случае, мои дети знают все о контрацепции уже сейчас. И — не хочу загадывать — иногда мне кажется, что для того, чтобы закрыть эту историю, мне нужно усыновить ребенка. Может быть, однажды.
Ольга, 25 лет
Я отказалась от ребенка с кучей диагнозов. Я забеременела, кажется, от скуки и от желания вырваться из своей семьи. А папа ребенка, узнав о беременности, тихо слился. Сказал, что его жена тоже беременна.
Работать я не могла — постоянно тошнило и мутило, деньги закончились, из съёмной квартиры пришлось съехать. Да и зачем бы она мне была нужна? Я строила там сказку на двоих, а тут третий оказался явно лишним. Для всех.
Я хотела сделать аборт сразу. Но мои родители — очень верующие люди. Они запирали меня дома, не давали никуда выходить.
Родители приняли меня к себе, но постоянно попрекали тем, что я «принесла в подоле».
При этом у отца была любовница, он брал меня на встречи с ней с детства. Я сидела в кухне и смотрела мультики. А они запирались в комнате. По дороге мне покупалось пирожное — и неизменно следовала просьба ничего не говорить маме. Та всю жизнь на таблетках-антидепрессантах. Мне постоянно рассказывали, на какой подвиг они пошли, что сохранили семью ради меня. По-моему, лучше бы развелись. А тут вдруг вспомнили о том, что аборт делать грешно. Почему я тогда послушалась? Не знаю.
В итоге я сбежала к подруге в соседний город. Сказала матери, что мне нужно в аптеку, села в автобус. Вещи подруга вывезла раньше тайком. Доносила ребенка и пришла рожать — подруга все устроила. Наверное, я так не хотела этого мальчика, что он таким и родился. Я тогда заморозилась, как робот. Врачи сказали, что можно отказаться — и, честно, я почувствовала облегчение. Я не могла, не умела дать ребенку ни тепла, ни любви. Я никого до сих пор не умею любить. Даже себя.
Я знаю, где мой ребенок. Моего сына никто не усыновил. На этом я пока ставлю точку. Мне нужно разобраться в себе и с собой — поэтому я на терапии. А дальше — посмотрим.
Источник
